версия для печати
12345678Основное меню

Во время беседы Циолковский прочел Чижевскому выдержки из Апокалипсиса, где описана катастрофа Земли.

«И вот, произошло великое землетрясение, и солнце стало мрачно как власяница, и луна сделалась как кровь;

И звезды небесные пали на Землю, как смоковница, потрясаемая сильным ветром, роняет нежные смоквы свои;

И небо скрылось, свившись, как свиток, и всякая гора и остров сдвинулись с мест своих»[1].

Процитировав Библию, Циолковский продолжал: «Если величайшие горные кряжи бесследно исчезнут в потоке времени, то малейшее движение человеческого духа сохранится и станет бессмертным. Только в потомках – когда человек расселится по Космосу»[2]. Чижевский тут же комментировал сказанное: «Это представление было истинным фундаментом космизма»[3].

«Говоря между нами, – размышлял вслух Циолковский, – не кажется ли вам, Александр Леонидович, смешным или даже, более того, психопатичным, что бывший учитель епархиального училища, каким являюсь, по сути дела, я, думает о будущем человечества. Да еще о каком будущем – за несколько тысячелетий вперед, и хочет заставить своих соотечественников также думать об этом? Хочет заставить отечественных инженеров, физиков и химиков думать о космических полетах и строить корабли-ракеты для этих необычайных путешествий? Да, мне очень хотелось бы, чтобы мы, русские, первые перешагнули порог великого Космоса»[4]. И продолжал: «Конечно, это будет русская ракета, и, конечно, полетит на ней русский человек. Да, да, именно русский человек – богатырь, отважный, смелый, храбрый первый звездоплаватель, именно русский, а не немец, не француз, не англичанин, не американец. Русские ученые и инженеры построят мощный космический корабль, а русский богатырь выведет его навстречу Космосу, откроет людям путь в Космос. Это было бы поистине великое завершение моих мечтаний и моих расчетов. Космическая ракета возможна, и она будет <…> Какой это будет счастливый день для нашей науки, когда русские люди поднимут ракетный корабль навстречу звездам! Этот день станут считать первым днем космической эры в жизни человечества. Не будет границ торжеству и величию русской науки! Этот день и имя первого космонавта войдут в историю человечества. Это – бессмертие…»[5]

Сегодня можно удивляться тому, как точно Циолковский описал событие, свершившееся в 1961 году и навеки связавшееся с именем первого космонавта Юрия Гагарина. Это было действительно начало космической эры, но какое красивое! Ракета, похожая на гигантскую иглу, пронзив атмосферу планеты и сбросив с себя земную тяжесть, вырвалась в просторы Космоса и соединила навечно Землю с этими еще неведомыми нам просторами.

Но тогда, в прошлом веке, скромный учитель из провинциальной Калуги поставил перед своим собеседником вопрос: зачем все это? Вопрос, несмотря на его краткость, был крайне сложным. И он сам начал на него отвечать, опираясь не только на современную науку, но и входя в пространство иного, духовного познания, в котором человечество в течение многих тысячелетий накопило самым таинственным образом метанаучные знания.

«Глубокое познание строения материи, – говорил он Чижевскому, – нам пока недоступно. Но некогда наступит переломный момент, когда человечество приблизится к этому “эзотерическому” знанию, тогда и подойдет вплотную к вопросу: “Зачем?” Но для этого должны пройти целые космические эры»[6]. К таким эрам он еще вернется в ходе беседы. Но в начале, обращаясь в разговоре к метанаучному знанию, он как бы расширял пространство не только самого вопроса, но и всего нашего бытия, понимая, что между этими пространствами существует какая-то таинственная, неуловимая связь. И он рассуждал: «Дирижабли, ракеты, второе начало термодинамики – это дело нашего дня, а вот ночью мы живем другой жизнью, если зададим себе этот проклятый вопрос»[7]. Введя ночную жизнь в научный оборот, он, таким образом, сформулировал свою мысль о материи различных состояний. Днем мы имеем дело с плотной материей, ночью, когда видим сны, – с тонкой. Но и днем и ночью вопрос «Зачем?» остается таким же актуальным, хотя ответы на него могут быть разными. Его утверждение, что «ночью мы живем другой жизнью», заслуживает особого внимания.

«Этот вопрос, – продолжал он, – не требует ни лабораторий, ни трибун, ни афинских академий. Его не разрешил никто: ни наука, ни религия, ни философия. Он стоит перед человечеством – огромный, бескрайний, как весь этот мир, и вопиет: зачем? зачем? <…> Зачем и почему существует этот мир, ну и, конечно, все мы, то есть материя?»[8]

Обращаясь все время к вопросу «Зачем?», он сокрушался о несоответствующем уровне нашего научного знания и о недостаточном проникновении в него знаний, еще не проверенных экспериментом.

«Научно все, что мы держим в руках, ненаучно все, чего мы не понимаем! С таким ярлыком далеко не уедешь <…> Еще весь мир нам предстоит изучить. Так много в нем неизвестного и просто-напросто непонятного, а мы уже устраиваем заборы: это вот можно, а этого вот нельзя!.. Это бери и изучай, а этого не смей трогать! Запрет!»[9]

Но кто же, в конце концов, ограничивает и запрещает исследовать неясные вопросы? И отвечал – академическая наука. Но подобный ответ не был все-таки однозначен. Здесь таилась одна из сложных проблем познания. С одной стороны и с другой стороны. И снова он размышлял на эту тему: «…близкое знакомство с некоторыми вещами может быть весьма пагубно для людей, даже убийственно. Ну, представьте себе, что мы вдруг научились бы вещество-материю полностью превращать в энергию, то есть воплотили бы формальное знание, идущее еще от Дж. Дж. Томсона – от 1897 года через идеи П.Н. Лебедева и других, в действительность. Ну, тогда – при всей сегодняшней человеческой морали – пиши “пропало”, не снести бы людям головы. Земля превратилась бы в ад кромешный: люди показали бы свою голубиную умонастроенность – камня на камне не осталось бы. Человечество было бы уничтожено! Помните, – обратился он к Чижевскому, – мы как-то говорили с вами о конце света. Он – близок, если не восторжествует ум! Вот тут-то и необходимо запрещение – строгий запрет в разработке проблем о структуре материи. С другой стороны, если наложить запрет на эту область физики, то надо затормозить и ракету, ибо ей-то необходимо атомное горючее… Одно цепляется за другое. По-видимому, прогресс невозможен без риска!»[10] Эта проблема потом встанет перед человечеством XX–XXI веков во весь свой трагический рост. И если проследить, о чем Циолковский писал и о чем говорил, то будет ясно, что он предвидел все основные кризисные явления, которые ожидали человечество. И многое из того, что он предчувствовал и прозревал, уже сейчас превратилось в действительность. Его интересовало все, что было связано с особенностями материи и процессами, которые шли в ней. Материя и энергия были теми явлениями, которые соединяли Землю со всем разнообразием Космоса. В этой беседе он развивал идею о преобразовании материи в лучистый или какой-либо другой вид энергии, считая, что подобный процесс имеет двухстороннее движение и обратим. Он утверждал, что такой вид преображенной материи будет существовать в одну из отдаленных космических эр. Ему самому была удивительна эта тема, о которой они говорили с Чижевским в канун начала космической эры Земли. Он видел, сколь не соотносима она с современной ему действительностью. «Если бы нас с вами, – рассуждал Циолковский, обращаясь к Чижевскому, – кто-нибудь сейчас подслушал, то сказал бы примерно так: вот, старый фантазер развивает свои мысли перед молодым, а тот его слушает и не возражает. Но уверяю вас, что дело это совсем не такое пустяковое, как кто-либо думает. Это дело – величайшей и сокровенной философской важности, о которой-то и говорить страшно. Поэтому-то люди такого рода мысли назвали “ошибочными”, “антинаучными” и приказали держать язык за зубами. Но человеческая мысль прорывается сквозь этот барьер, она не признает никаких запретов и преград и не читает ярлыков, которые невежды навесили на языки и головы…»[11]

«Всюду и везде – одна материя, но в ней-то – вся суть дела, – вслух размышлял Циолковский. – Отбросив ложные представления людей, обратим внимание на некоторую символику. “Душа”, “потусторонний мир”, “вечное блаженство”, “вечная жизнь” – это суть символы, туманные догадки многих миллионов мыслящих людей, которые свою глубокую интуицию передавали в самых материальных образах. Это – парадоксально, но факт, да и иначе и быть не могло. “Душа” у них обладала местом и весом, “потусторонний мир”, “рай” и “ад” находились на определенной территории Земли или где-то в космическом пространстве и т.д. В наше время у мыслящих людей от этих представлений ничего не осталось, кроме символики – смутной догадки о будущем человечества. Мы должны признать за ней право на существование, ибо нельзя многие миллионы людей признать полоумными или просто глупцами! Над этими общепринятыми во всех религиях символами надо глубоко поработать, полнее расшифровать их с космической точки зрения»[12].

Циолковский возвращался опять к знаниям, полученным в духовном пространстве, и ставил вопрос о необходимости их расшифровки «с космической точки зрения». Эта космическая точка зрения, как один из важнейших устоев формировавшегося нового мышления, определялась им как более плодотворный подход к исследованию различных явлений и процессов, идущих в окружающем мире. Подход же, не связанный с особенностями развития Космоса, он считал устаревшим и не дающим нужных для современной науки результатов. Эту космическую точку зрения ему пришлось пробивать с большим трудом. Академическая наука того времени в целом не признавала ее, ибо многое в ней было непонятным значительной части традиционно настроенных ученых. Он не случайно в беседе с Чижевским заменил научную точку зрения космической. Одна эта фраза свидетельствовала о революционном процессе, шедшем в пространстве научной мысли. Циолковский же был его важнейшим выразителем.

«Эволюция Космоса, – объяснял он, – придает нашим воззрениям новое бытие, освобожденное от вымысла и от первичных детски-наивных представлений о душе или потустороннем мире. Сразу же все преображается, становится более или менее ясным и доходчивым <…> Иначе говоря, получаем право посмотреть на материю не с идеалистической, а с истинно космической точки зрения»[13].

«Эволюция есть движение вперед, – размышлял он. – Человечество как единый объект эволюции тоже изменяется и, наконец, через миллиарды лет превращается в единый вид некоторой энергии (лучистой. – Л.Ш.)»[14].

«Итак, – добавил он, – значит, мы пришли к выводу, что материя через посредство человека не только восходит на высший уровень своего развития, но и начинает мало-помалу познавать самое себя!»[15]

На глазах потрясенного собеседника складывалась и разворачивалась небывалая космическая философия, освещавшая каким-то внутренним светом новое мышление XX века, в которой и сам человек уже занимал совсем другое место, нежели в предыдущей картине Мироздания. Именно через человека материя начинает «познавать самое себя». Ни один философ до него так высоко не ставил роль и значение человека в космической эволюции. Человек, достигший вершин совершенства, человек космической эры, верил Циолковский, сможет ответить на вековой вопрос – зачем? Зачем человек, зачем Космос, каков смысл жизни?

«Все будет, – утверждал он, – в руках тех грядущих людей – все науки, религии, верования, техника, словом, все возможности, и ничем будущее знание не станет пренебрегать, как пренебрегаем мы – еще злостные невежды – данными религии, творениями философов, писателей и ученых древности. Даже вера в Перуна и та пригодится. И она будет нужна для создания истинной картины мира. Ведь Перун – это бог грома и молнии. А разве вы не поклонник атмосферного электричества? Да и я его тайный поклонник <…> Человечество не может жить в таких шорах, как живет, двигать своею мыслью по указке, ибо человек не машина, и это надо запомнить: человек настраивается природой в определенном тоне, это, безусловно, мажорный тон, требовательный тон, а не мольба о помиловании <…> Так заявляет о себе новая космическая эра, к которой мы подходим, медленно подходим, но верно <…> Вступление в космическую эру человечества – это поважнее, чем восшествие на престол Наполеона Бонапарта. Это грандиозное событие, касающееся всего земного шара»[16].

В этот день он говорил о телепатии, телепатическом поле Космоса, о переходе различных состояний материи из одного в другое, не раз возвращаясь к лучистому ее состоянию. И это лучистое состояние материи, отмечал он, тоже не окончательное, а имеет свое продолжение в неведомых нам глубинах Космоса. В небольшой светелке деревянного дома Циолковского как бы ощущалось дыхание космической беспредельности. Циолковский говорил о четырех космических эрах, о которых Чижевский никогда не слышал.

В первую космическую эру, по мнению Циолковского, человечество должно будет вступить через несколько десятков или сотен лет. Такой начальной космической эре суждено продлиться несколько миллиардов лет, согласно земному времени. Циолковский назвал ее «эрой рождения». За ней следует «эра становления», длящаяся сотни миллиардов лет и ознаменованная расселением человечества по всему Космосу. Общение людей, овладевших телепатическим полем, будет только телепатическое.

В третью эру – эру «расцвета человечества», будет достигнута полная телепатизация Космоса, включая и косную материю.

Четвертая эра – терминальная. «Во время этой эры, – сказал Циолковский, – человечество полностью ответит на вопрос: “Зачем?” – и сочтет за благо из корпускулярного вещества превратиться в иное состояние»[17]. Под «иным состоянием» он имел в виду лучистую форму. Длительность этой эры составляет несколько десятков миллиардов лет. Ну а что дальше? А дальше, опираясь на ритмичность космической эволюции, Циолковский развернул грандиозную картину процессов, идущих в Космосе и связанных с беспредельным количеством циклов и эр. Созидательные и разрушительные силы, взаимодействуя друг с другом, продвигают все выше и выше состояние объектов и субъектов, действующих в этих космических процессах и циклах. «…Через многие миллиарды лет, – говорил он глуховатым голосом, – данная эра Космоса снова превратится в корпускулярную, но более высокого уровня, чтобы все начать сначала: возникнут Солнца, туманности, созвездия, планеты, но по более совершенному закону, и снова в Космос придет новый, еще более совершенный человек, человек другого “покроя” <…> чтобы перейти через все высокие эры и через долгие миллиарды лет погаснуть снова, превратившись в сверхлучевое или сверхтелепатическое состояние, но тоже более высокого уровня. Пройдут миллиарды лет, и опять из лучей возникнет материя высшего класса, и появится, наконец, сверхновый человек, который будет разумом настолько выше нас, насколько мы выше косной материи. Он уже не будет спрашивать: “Зачем?” Он это будет знать и, исходя из своего знания, будет строить себе Космос по тому образцу, который сочтет более совершенным <…> Такова будет смена великих космических эр и великий рост разума! И так будет длиться до тех пор, пока этот разум не узнает всего, то есть многие миллиарды миллиардов лет, многие космические рождения и смерти. И вот, когда разум (или мыслящая материя) узнает все, само существование он сочтет ненужным и перейдет в телепатическое состояние высокого порядка, которое будет все знать и ничего не желать, то есть то состояние сознания, которое разум человека считает прерогативой богов. Космос превратится в великое совершенство»[18].

Во всей этой теории космических эр слышался отзвук древнего знания, существовавшего в индийской мифологии и в философии. Там это называлось «вдох и выдох бога Вишну», спящего на змее Шеше, олицетворяющем материю. Когда Вишну вдыхал, Вселенная собиралась в одну точку, когда выдыхал, Вселенная вновь возникала со всеми своими небесными телами и обитателями. С этим же мифом была связана и теория пралайи, свидетельствовавшая о том, что в конце каждой манвантары, или определенного космического цикла, Вселенная погружалась в «ночь Брахмы», которая через какое-то время сменялась «днем Брахмы». В «ночь Брахмы» Вселенная разрушалась, в «день Брахмы» возникала вновь. Чередование этих «дней» и «ночей» было бесконечным и знаменовало собой циклы «жизни» и «смерти» Вселенной, являвшиеся эволюционной закономерностью в развитии Космоса. Но было бы ошибкой сказать, что Циолковский следовал мифологии или древней философии Индии. Он построил свои космические эры, используя те знания, которые возникли из сокровенных духовных глубин его внутреннего мира, и то, что он уже знал из достижений современной науки. А древний отзвук, который несла его «теория космических эр», несомненно свидетельствовал о явном приближении этой теории к истине. Развитие Космоса и его устремление к более высоким структурам через жизнь и смерть, через «день» и «ночь», через созидание и разрушение, сжатие и расширение его пространства регулируется определенными законами, которые и ощутил Циолковский в своей «теории космических эр». Он оказался более близок, чем кто-либо из ученых, к признанию и пониманию важных законов Космоса. Но тогда, когда шла эта беседа, он не собирался публиковать свои мысли, высказанные Чижевскому, ибо был уверен, что его не поймут, как это не раз было раньше.

Космическая точка зрения Циолковского внесла ясность и в идею заселения человеком Космоса.

«Я всегда писал, – рассказывал он Чижевскому, – о том, что проникновение в Космос человечества нужно для “завоевания” околосолнечного пространства, а затем и дальнейшего пространства. Вообще говоря, конечно, это будет “завоевание” для нефилософа и проникновение в освоение Космоса и освоение материи для философа. Первое понятно всем, второе понятно только немногим. В частности, я немало размышлял по этому вопросу и пришел к выводу, что сама природа требует этого исключительно в познавательных целях, а не для того, чтобы искать вне Земли тучные поля, хлеб, мясо, овощи, фрукты»[19].

В отличие от своих предшественников, отмечает Чижевский, которые хотели себе представить, что такое Вселенная, Циолковский размышлял «о наивысших судьбах материи, тех судьбах, до которых еще не дошел современный человек, о которых он, современный человек, даже и не думал. Это было нечто вроде ясновидения, космической телепатии, а Константин Эдуардович – вроде великого посвященного»[20]. Полагаю, что Александр Леонидович в таком мнении был недалек от истины.

Космическая точка зрения помогла Циолковскому осмыслить его ракету и найти для нее место в огромном пространстве космического мироощущения. «Моя ракета, – сказал он в тот день Чижевскому, – должна послужить этой космической философии <…> Так называемый технический и научный прогресс – это не более как приближение к решению этого основного вопроса. Люди даже не представляют того, во имя чего они живут и действуют. Истинная задача жизни пока скрыта от людей полностью. Ее знали и знают несколько человек в мире»[21].

И Циолковский вновь повторил свою идею о том, что на подобный вопрос (Зачем? – Л.Ш.) может ответить человек только космического мироощущения и космической точки зрения, который появится в отдаленные космические эры, в частности в лучистой эре.

Когда-нибудь, продолжал он, кончатся «и материя, и время. Возможно, кончится и пространство. Не будем скупиться! Для эволюции бесконечного пространства с материей отведены миллиарды миллиардов лет всех космических эр. И вряд ли мы ошибемся в этой цифре. В самом деле, это не так уж много для познания самого себя, то есть для решения самой трудной философской задачи Космоса.

– А что далее? – невольно спросил я.

– Я думаю, что древние писания знают об этом больше, чем я. В Евангелии и в христианских погребальных песнопениях об этом говорится очень вразумительно, ибо конец мирового круга существования сопрягается с началом, хотя и в других формах. Бесконечно большое – с бесконечно малым. Древние мудрецы это знали хорошо и назвали это состояние “блаженством” и “жизнью бесконечной”. Это состояние можно назвать “великим совершенством”. Может возникнуть вопрос, отчего я оперирую не сотнями, даже не тысячами лет, а миллиардами. Это объясняется очень просто и, я думаю – более или менее достоверно. Время как-то связано с пространством. Впрочем, может быть, я ошибаюсь. Пространство же тесно связано с представлением о бесконечности <…> Но понять бесконечность как физическую категорию человеческому уму не дано… Только люди будущего, будущих космических эр поймут эту загадку и объяснят ее, наверное, самым простым образом. То же случится и с понятием о времени»[22].

«Константин Эдуардович, – вспоминает Чижевский, – кончив говорить о своей новой теории, поник головой. Было уже совсем темно. Только звездный свет проникал сквозь окна светелки. Я встал, зажег лампу и сел на свое место. Несколько минут мы молчали. Левая рука Константина Эдуардовича, державшая слуховую трубку, дрожала от усталости, но он этого не замечал. Я сделал ему знак опустить трубку на пол, как он это обычно делал в конце разговора. Я считал, что наш разговор окончен. Возражать, высказывать недоумение или задавать вопросы было просто нельзя. Я сам должен был “переварить” все им сказанное. Я пожал руку Константину Эдуардовичу и тихо спустился по лестнице из светелки вниз»[23].

Много лет спустя я поднималась по той же деревянной лестнице. Лестница была неудобная и скрипучая и вела в ту знаменитую светелку, где происходили беседы двух великих людей XX века. Там стоял скромный письменный стол, на котором я увидела старинную керосиновую лампу, чернильницу и ручку. У стены помещалась узкая кровать под грубым одеялом. Из светелки дверь вела на веранду, где находился токарный станок, а на верстаке лежали инструменты и, подвешенные к потолку, плыли в воздухе модели диковинных дирижаблей и их отдельные части. И мне показалось, что хозяин этого дома только что покинул его и может вернуться в любую минуту. Я была одна в этом простом и ветхом жилище, стены которого видели так много. И самое главное – они видели самого Циолковского. Вот он сидел в этом кресле, приставив к уху свою знаменитую слуховую трубку, и что-то доказывал своему собеседнику. И это «что-то» всегда было связано с Космосом и будущим человечества. Он всегда обращался к этим темам. Кем же он был, этот великий мудрец, который все время жил Космосом и понимал его лучше, чем Землю? Земля доставила ему только трудности и страдания. Как ответить на этот вопрос? Был ли он посланником самого Космоса, пришедшим на Землю, чтобы, несмотря ни на что, принести ей весть о реальности этого Космоса? Или вечность исторгла его из своих глубин с какой-то таинственной и непостижимой для людей миссией? Я не могла найти ответа, но была только уверена, и до сих пор остаюсь в этой уверенности, что, несомненно, нечто подобное было с ним связано. Он, создавший свою ракету, изменил жизнь землян XX века и приблизил к ним не только высоту Космоса, но и проник своей мощной мыслью в его глубины. Ракета была принята, мысль не понята, а посему – отвергнута.

Но меня в этом старинном деревянном доме и в светелке заинтересовало другое. Это «другое» беспокойно билось в мой мозг, пока я осматривала этот дом, в котором теперь никто не жил и который назывался – «Мемориальный дом-музей К.Э. Циолковского». Что-то в этом доме было не так. И вдруг, как озарение, – «не так» была убогая обстановка, печное отопление и керосиновая лампа под стеклянным колпаком. XIX век мог оправдать все это, но не двадцатый… «Бытие определяет сознание» – гласила та философия, которая десятки лет была обязательной для миллионов наших граждан. И в тот момент собственного озарения я поняла, что он сломал и эту аксиому, доказав всей своей жизнью, что все наоборот: сознание определяет бытие. Иначе бы в этом деревянном доме с керосиновой лампой и печным отоплением не была бы рассчитана космическая ракета и не были бы написаны книги о космическом будущем человечества. С этого деревянного дома на окраине Калуги начинался и другой музей, Музей истории космонавтики имени К.Э. Циолковского с космическими ракетами, нацеленными в далекое будущее. Между этими двумя зданиями, большим и малым, прошла жизнь Циолковского – земная и космическая, завершившаяся его победой во имя Земли.

---

Примечания

12345678Основное меню