версия для печати

Рерихи и Генри Уоллес: история сотрудничества и упущенных возможностей (1933–1935 гг.)

Отношения Рерихов и Уоллеса (через него – и Рузвельта) – тема сложная, но лежащая скорее в плоскости культурных проектов и межчеловеческих отношений, чем большой политики. Чего нельзя сказать о кампании клеветы против Рериха в 1930-е годы. Как мы увидим далее, именно эта кампания была развернута по всем правилам игры политическими силами, стремящимися доминировать в Центральной Азии и на Дальнем Востоке.

Измышления на тему

Не так давно эта тема стала предметом околополитологических размышлений довольно известной персоны – Сергея Кургиняна, личности весьма неоднозначной, театрального деятеля и политика, ратующего за возврат к жизни СССР.

В книге «Странствие», публикующейся по главам в издаваемой Кургиняном газете «Суть времени», он пытается объяснить для себя и читателей причины распада СССР, и в одной из глав приходит к шокирующему выводу – первопричиной холодной войны стал художник и мыслитель Н.К. Рерих, в 1934–1935 годы сотрудничавший с американским политиком Уоллесом.

В стиле «поток сознания» Кургинян долго и невнятно строит различные гипотезы, смысл которых понять довольно трудно – этому не способствуют ни постоянные «лирические отступления», ни грубый сленг, на котором изъясняется автор.

В конечном итоге эти измышления можно резюмировать следующим образом. По версии Кургиняна Рерих был пешкой в некой международной политической игре, а Уоллес и Рузвельт ставили на него, как на некую просоветскую фигуру. И отвернулись от него, когда якобы выяснилось, что Рерих сотрудничает с некими таинственными международными силами (Кургинян идет дальше и предполагает, что это фашисты) и продал им информацию о своих контактах с первыми лицами США. Этот компромат, по логике Кургиняна, почти через десять лет стал причиной замены на посту госсекретаря просоветски настроенного Уоллеса на антисоветчика Трумэна, и, соответственно, после смерти Рузвельта, – первопричиной холодной войны. Немаловажным для автора является «еврейский вопрос»: сионизм и антисемитизм он рассматривает как кукловодов мировой политики, управлявших такими фигурами как Рузвельт и Сталин. Тема довольно избитая, и в своих поисках тайной власти и подспудных течений мировой политики Кургинян мог бы обойтись и без Рериха, но, видимо, так он решил внести некую новизну в старую тему и параллельно реализовать свое давнее личное отвращение к творчеству Рериха как носителя красоты и высоких идеалов. «Мне отвратительно все. Его картины. Его метафизические амбиции. Его тон, его бездарное фанфаронство. Его двусмысленность. Густопсовость его спецухи, для улавливания которой мне вовсе не надо в чем-то солидаризироваться с Шишкиным или Кураевым»[1].

При заявленном отказе «солидаризироваться», текст Кургиняна абсолютно вторичен – в большинстве случаев мы видим неприкрытое пересказывание (без ссылок на источники) идей Шишкина о работе Рериха на разные политические силы и Росова о том, что Рерих собирался создавать собственное государство в Сибири или на просторах Азии и проч., и проч.

Абсолютную фальшивку Грегори Дугласа «Шеф гестапо Генрих Мюллер. Вербовочные беседы» Кургинян довольно хитро рассматривает вроде бы не как источник исторических фактов, а как текст сам по себе, постулируя, что «высказывание – это факт»[2]. Такой подход возможен в гуманитарной науке. С появлением в гуманитаристике понятия «дискурс» стало возможным изучать характеристики ментальности и идеологии, которые выражены в тексте, при этом можно даже не задаваться вопросом, имеют ли отношение к исторической реальности изложенные в тексте факты.

Кургинян заявил именно такое отношение к книге Дугласа, поскольку, видимо, хорошо знаком с мнениями профессиональных историков о ней, в частности Льва Безыменского: «Это умело сработанная компиляция из множества публикаций о Третьем рейхе, которые выходили в свет до последнего времени. Плюс определенная доля вымыслов – порой откровенно чудовищных, но чаще просто смехотворных. Однако и этой доли достаточно, чтобы отнестись к публикации с подозрением. <…> Грегори Дуглас – человек в среде германоведов абсолютно неизвестный. Он осторожен: все придумал не он, а Мюллер. <…> Но ослиные уши вымысла все равно торчат»[3]. Чуть позднее оценка профессиональных историков получила официальное подтверждение. В 2006 году глава Национального архива США Ален Вайнстайн (Allen Weinstein) заявил прессе о снятии грифа секретности со 174 так называемых именных папок, содержащих информацию об отдельных фигурах Третьего рейха. «Личные папки» ЦРУ по шефу гестапо Генриху Мюллеру показывают, что «американская разведка никогда не имела точных сведений о судьбе Мюллера и склонялась к тому, что глава гестапо погиб»[4].

Но Кургинян не выдерживает заявленную линию «высказывание – это факт», и на основе этого текста принимается делать свои выводы не о самом высказывании и его причинах, а об исторических реалиях – о том, кто мог бы вести с Мюллером такие беседы (по его версии – директор ЦРУ или шеф ФБР), и о Рерихе: «…Рерих мог быть чьим угодно агентом. Нацистским в том числе»[5].

Исследователи биографии Рерихов свидетельствуют, что ситуация была прямо обратная умопостроениям Кургиняна. Многие политические силы были заинтересованы в сотрудничестве с Рерихом, чтобы объединить свои проекты с его гуманистическими идеями, но русский художник старательно избегал сомнительных контактов: «Подозрительный интерес к пакту [Рериха] проявил далеко не один Муссолини. Во Франции Рериху настойчиво советовали повидаться с “генералом иезуитов”. Католический Мальтийский орден зазывал Николая Константиновича в Рим для переговоров. С провокационными целями распространялись слухи о связи Рериха с сионистской организацией и о специальных заданиях, которые якобы он выполнял в Палестине. Все это говорит о том, что на мировой политической арене значение пакта котировалось достаточно высоко и Рериху стоило немалых усилий уберечь свое детище от неблаговидных поползновений политических авантюристов»[6].

Но Кургинян не считает нужным разбираться не только в гуманистических идеях и проектах Рериха, но (что удивительно для человека, позиционирующего себя как политолога) также и в реальной политической ситуации того времени, и в ее оценке Рерихом, которого он вплетает в этот круг.

Посмотрим на историю взаимоотношения Рерихов с Уоллесом не с точки зрения домыслов, а с точки зрения фактов.

Предыстория

Согласно воспоминаниям вице-президента Музея Николая Рериха в Нью-Йорке Фрэнсис Грант[7], в марте 1927 года в музей пришел посетитель – редактор газеты «Wallace’s farmer» Генри Уоллес. Познакомиться с живописью Рериха ему порекомендовал Григорий Бородин, русский агроном, работавший в США как представитель СССР. Он знал об увлечении Уоллеса Востоком и полагал, что это будет ему интересно. Фрэнсис провела для Уоллеса экскурсию по музею, живопись и идеи Рериха произвели на фермера из Айовы сильнейшее впечатление. Потом, приезжая в Нью-Йорк по делам, Уоллес иногда заходил в музей, между ним и Ф. Грант завязалась переписка. Особенно Уоллеса заинтересовал новый проект Рериха – Гималайский институт научных исследований «Урусвати», в частности его ботанические изыскания. Уоллес, глубоко ценивший творчество Н.К. Рериха, начал переписку с русским художником и мыслителем как со своим духовным учителем – Гуру.

Летом 1932 года Франклин Рузвельт предложил Уоллесу кресло главы Департамента сельского хозяйства. С этого момента начался новый этап сотрудничества Уоллеса с музеем.

К этому времени в мире уже набирало силу движение за Пакт Рериха – международный договор в защиту культурных ценностей, предложенный Рерихом. В поддержку Пакта прошли две конференции в Брюгге, следующая конференция была задумана в 1933 году в США. С этой идей Фрэнсис Грант нанесла визит Уоллесу в его офис в Вашингтоне. Министр принял ее очень сердечно и пообещал содействовать. Предполагались также проекты кооперации между Институтом Гималайских исследований и Департаментом земледелия США. Уоллес действительно сыграл одну из ключевых ролей в деле продвижения Пакта Рериха в Америке. Он горячо поддержал идею Пакта в защиту культуры и увидел в нем перспективу для развития своей страны, расширения спектра ее влияния в мировом сообществе.

Пакт Рериха

В июле 1933 года Г. Уоллес впервые говорил с президентом о Н.К. Рерихе как о Посланнике, открывающем новые возможности для Америки. Как свидетельствуют американские сотрудники в своих письмах, президент был взволнован, он давно слышал о русском художнике и мыслителе, был знаком с его творчеством[8]. Второй разговор с Рузвельтом уже был посвящен Знамени Мира и Пакту Рериха. По замыслу Рериха, Знамя Мира должно было развеваться над объектами культуры, поднимая их статус в мирное время и защищая во время войны.

Кургинян не вникая в суть Пакта, без всяких на то оснований кидает камень в Знамя Мира, мол, «пошлый флаг в духе будущего «Нью-Эйдж»»[9].

В отличие от современного политолога президент США «нашел идею превосходной и немедленно написал записку [госсекретарю] Холлу, называя это “очень значительным явлением”»[10]. Разговоров о Пакте Рериха с Рузвельтом было несколько. Помимо этого, президент Музея Николая Рериха Луис Хорш посетил мать президента Сару Делано, которая до этого бывала в музее, в частности, в числе гостей на польском вечере в мае 1933 года[11]. Она тоже заинтересовалась идеей Пакта и пообещала написать сыну о нем[12].

16 ноября 1933 года состоялось официальное ознакомление президента США Франклина Рузвельта с Пактом Рериха. Президент принял делегацию в составе министра сельского хозяйства Г. Уоллеса, заместителя директора Пан-Американского Союза Эстебана Гиля Боргеса, президента Музея Николая Рериха Луиса Хорша и почетного президента Археологического института США Ральфа В.Д. Магофина. «Президент Рузвельт сердечно приветствовал делегацию и принял экземпляр Пакта вместе со списком американских и иностранных отзывов и другими документальными доказательствами глубокого интереса к Пакту выдающихся представителей общественной и частной жизни нашей страны. Президент принял также Знамя Мира, выразив свою симпатию целям сохранения сокровищ человеческого гения – культурного наследия всего человечества. Президент очевидно уже ранее был полностью ознакомлен с Пактом Рериха и заверил, что он заинтересован в поддержке этого движения»[13].

Конференция в Вашингтоне (конвенция[14], как ее называли американские сотрудники) ставила своей задачей утвердить в мире значение Пакта Рериха и выработать резолюцию, предлагающую правительству США и правительствам других стран официально признать и подписать этот договор, обеспечивающий защиту культурных ценностей и учреждений культуры в военное и мирное время. Эта резолюция была единогласно принята в 1933 году представителями более 30 стран, приехавшими в Вашингтон. Помимо государств Пан-Американского союза в этом международном съезде участвовали Чехословакия, Ирландия, Персия, Польша, Португалия, Испания, Швейцария, Югославия и Япония, а Бельгия, Италия, Нидерланды, Турция, Франция, Албания послали на конференцию своих наблюдателей.

Международный резонанс конференции имел далеко идущие последствия. Состоявшаяся спустя два месяца, в январе 1934 г., конференция Панамериканского союза в Монтевидео «единогласно приняла резолюцию, рекомендуя всем американским правительствам принять знамя Рериха»[15]. Спустя год, 15 апреля 1935 г., Пакт Рериха был подписан в Белом доме в присутствии президента Рузвельта 21 американской страной. Этот документ и по сей день, с точки зрения международного права, является действующим международным договором, который предоставляет наиболее высокий уровень защиты наиболее охватному кругу объектов культуры.

Отношение к СССР

Перед конференцией в Музей Николая Рериха пришло письмо с гималайских высот. Е.И. Рерих написала в нем о предстоящем событии: «Какой великий знак битвы Света и тьмы!»[16] З.Г. Лихтман (впоследствии Фосдик) ответила ей: «Мы получили истинно пророческое письмо от Вас, родная Е.И., накануне Конвенции, и на следующий день пророчество сбылось: победа Света и тьмы совершилась в один день»[17]. Что же случилось в один день с открытием конференции, посвященной Пакту Рериха? 17 ноября 1933 года были налажены дипломатические отношения между США и СССР.

Здесь следует более подробно осветить отношение Рерихов к Советской России в 1930-е годы.

По версии С. Кургиняна Уоллес интересовался Рерихом как просоветской фигурой в большой игре: «Рузвельт (и особенно Уоллес) посылают Рериха наводить мосты с Советами ради общей борьбы с Японией»[18].

Это в принципе не верно для 1930-х годов. Рерихи были патриотами своей страны и на чужбине продолжали трудиться во славу Родины. Но Советский Союз и Россия были для них не равнозначны. Позитивное отношение Рерихов к СССР, которое они высказывали в период своего визита в Москву в 1926 году, сменилось негативным в связи с изменениями внутри страны. Это было вполне объяснимо, т.к. конструктивный потенциал молодой советской республики угасал по мере ее неуклонного движения к тоталитаризму. Учение коммунизма и новый социалистический строй, искаженный репрессивными механизмами Сталина, из оздоравливающей силы превращались в болезнь для страны.

Свою позицию по этому вопросу Рерих публично выскажет чуть позже, в интервью газете «Харбинское время», которое было переопубликовано в нескольких газетах Харбина: «Сейчас еще довлеет Тьма, силы которой – коммунизм, марксизм, безбожничество и прочие пагубные злоучения, – хорошо организованы и ведут стремительную атаку на человечество»[19]. Уоллес на тот период разделял взгляды Рерихов. По воспоминаниям Ф. Грант, «Уоллес со своей стороны выразил желание советоваться с профессором Рерихом в области, в которой он был не достаточно сведущ – собственно в международных отношениях. В Кабинете Рузвельта обсуждался вопрос признания России, и Уоллес заинтересовался мнением профессора Рериха в этом и похожих международных вопросах»[20].

За границу просачивались сведения о «допросах с пристрастием» и лагерях, и признание СССР Соединенными Штатами Америки, одной из ведущих стран мировой политики, как бы легализовывало такую ситуацию с точки зрения мирового сообщества. В октябре во время очередного визита Уоллеса в Музей Николая Рериха, Зинаида Лихтман рассказала ему об ужасах, творящихся в Советской России[21], и в публичных выступлениях того периода Уоллес выступал против признания Штатами СССР.

Несмотря на приватные беседы Уоллеса с Рузвельтом на эту тему, президент США остался верен своему решению и установил дипломатические отношения с Советским Союзом. И совершилось это в один день с открытием третьей конференции, посвященной Пакту Рериха.

Маньчжурская экспедиция

Еще одна линия сотрудничества Уоллеса и Музея Николая Рериха – проект экспедиции в Центральную Азию по линии Департамента сельского хозяйства под руководством Н.К. Рериха. Эта идея родилась в 1933 году, и Уоллес начал искать пути ее реализации. Уже в январе 1934 г., судя по телеграмме Ф. Грант, он «пытается организовать поступление большой суммы для экспедиции покрывающей ее полевые [расходы]»[22].

По версии Кургиняна «в правительстве США открыто обсуждают подоплеку начинания. Мол, Рерих заразил своими религиозными поисками Уоллеса, а через него и Рузвельта»[23]. Откуда сведения о таких обсуждениях – не ясно. Если бы существовало достаточно выраженное недовольство чиновников, эту экспедицию вряд ли удалось бы организовать – и Уоллес, и Рузвельт были людьми осторожными.

С геоботанической точки зрения экспедиция, отправляющаяся в Манчжурию, была организована очень грамотно. На поверхности земного шара существует шесть флористических областей. Каждая область имеет свои не повторяющиеся вне ее семейства и роды растений. Ядро флористической области северного полушария – голарктической, составляет китайская реликтовая флора[24]. Поэтому экспедиция имела реальные шансы на успех в поиске новых видов засухоустойчивых растений. Кроме того, найденные виды потенциально были способны прижиться «на периферии» той же флористической области.

В начале 1934 года все формальности были улажены, маршрут экспедиции утвержден, и Рерихи – Николай Константинович и Юрий Николаевич, руководитель и его помощник, – в апреле направились через Токио в Харбин. Полевой сезон планировали начать в конце июня, к этому времени в Харбин должны были прибыть доктор Макмиллан, ботаник от Департамента земледелия США, и г-н Стивенс, помощник ботаника. Американские ботаники опаздывали, и Рерихи провели в Харбине весь июль.

В Харбине появление Н.К. Рериха можно было «сравнить только с метеором, прочертившим черту на мрачном ночном небе…»[25], – так писал Альфред Хейдок, очевидец этих событий. Русский художник и философ с мировым именем появился в городе, переполненном российскими беженцами, вытесненными за пределы родной страны революцией и гражданской войной. Толпы мятущихся соотечественников потянулись к Н.К. Рериху.

Конечно, это не осталось незамеченным – за Н.К. Рерихом японская тайная полиция установила слежку, ее агенты были уверены в политической подоплеке общения русского художника с белой эмиграцией[26].

Ненадолго оставив Харбин, Н.К. Рерих и Ю.Н. Рерих посетили столицу Маньчжоу-Го – Чанчунг. Рерихам была предоставлена аудиенция императором Маньчжоу-Го Пу-И, который «очень грациозно выразил свой интерес к целям Экспедиции»[27]. Императору было вручено Знамя Мира.

Тем временем американские ботаники добрались до Харбина, где при первой же встрече с руководителем экспедиции д-р Макмиллан выразил желание действовать самостоятельно. И в Департамент сельского хозяйства полетели его письма с собранными по всем углам сплетнями и собственными измышлениями о Н.К. Рерихе. Осенью 1934 года эта ситуация стала настолько вопиющей, что Уоллес отозвал ботаников из экспедиции. Кургинян, конечно, полагает, что оба ботаника были прикрепленными к Рериху агентами американских спецслужб, хотя для таких специалистов они действовали чрезвычайно грубо. Кроме того, в архиве «Азиатской экспедиции» Департамента сельского хозяйства в Вашингтоне хранятся выписки из личных дел около десятка ботаников, рассматривавшихся как кандидаты для участия в экспедиции. Сотрудников военных ведомств среди них нет.

В поле американцы выехали отдельным от Рерихов отрядом, хотя и в том же направлении. Рерихам вместо американцев помогал русский ботаник-волонтер Гордеев.

Когда полевой сезон закончился, Рерихи вернулись в Харбин, здесь продолжались встречи Рериха с соотечественниками, вокруг его яркой фигуры наметился процесс консолидации эмигрантских групп. Идеи Рериха могли стать объединительной силой для разрозненной эмигрантской среды, обладающей громадным интеллектуальным и духовным потенциалом. Такие перспективы явно были не по нраву, как Японии, так и Советам.

Истоки клеветы

17 ноября 1934 г. в Харбине началась кампания в прессе против Рериха. Примечательно, что харбинские статьи 1934 г., направленные на уничтожение авторитета Рериха в русско-эмигрантском сообществе, базировались во многом на нелегально распечатанных и сфотографированных в 1923 и 1924 (!) годах письмах Н.К. Рериха его брату, В.К. Рериху. В то время Рерихи разрабатывали планы концессий на Алтае, письма были посвящены возможностям и будущему Сибири. Если бы это письмо выкрали журналисты – они бы сразу пустили его в ход, журналисты – люди незатейливые. Уже сам временной разрыв даты украденного письма и газетной шумихи свидетельствует, что в этом деле участвовали силы, которые вполне расчетливо приберегли эти материалы «на всякий случай», и пустили их в дело, когда Рерих вернутся в Центральную Азию в ореоле славы, и более того – с появлением Рериха в Маньчжурии там наметился процесс консолидации русской эмиграции.

Также в этой кампании использовался портрет Н.К. Рериха, опубликованный без согласования с ним в журнале ордена розенкрейцеров «Rosicrucians Digest» (июль 1933), вокруг портрета редакция журнала самовольно разместила масонские символы, под портретом – подпись «Николай Рерих, легат великого белого братства АМОРК» (при том что Рерих ни в каких братствах не состоял). Искаженный портрет Н.К. Рериха и нелепое описание обряда посвящения розенкрейцеров были посланы в Харбин епископом Виктором[28] «только для ознакомления»[29], а газетчики уцепились за такой подарок. Соответственно, в харбинских газетах Рерих был назван масоном, Знамя Мира, символ Пакта Рериха, – масонским знаком и проч. Одним из наиболее «плодовитых» в этом отношении писателей был Василий Иванов, хронически страдающий «масонофобией», и, вероятно, агент советских спецслужб.

Сам Рерих делал предположение, что вся эта кампания клеветы развивается не только с полного согласия японских властей, но здесь не обошлось без влияний с севера: «…[Василий] Иванов связан с советскими кругами и потому старается оклеветать всех деятелей эмиграции, а в книге своей оклеветал всю Россию, начиная от императоров, Голенищева-Кутузова, Пушкина, всех ученых и пр.»[30], «из достоверного источника иностранной полиции известно, что шанхайская младоросская газета (выступавшая против нас) издается на советские деньги»[31] и т.п.

Рерих много размышлял над создавшейся ситуацией и приходил к следующему выводу: «…сами же эти газеты подчеркивают, что русские эмиграционные группы признают меня своим духовным вождем. Иначе говоря, это значит, что кому-то политически необходимо добиться обратного. При этом мы видим три определенные группы:

Блок японских газет.

Фашисты, подражающие в человеконенавистничестве немецким.

Легитимисты, которым Кирилл[32] раздает графские и разные придворные звания.

Вполне естественно, что две последние группировки (вообще не многочисленные) всегда будут нападать на все строительное. Немецкая свастика всегда будет далека от народных масс. <…> С другой стороны, [в] так называемые легитимистов-кирилловцев замешались люди с явно преступным прошлым. <…> А вот когда перед нами встает поругание международного пакта со стороны яп[онских] газет, тогда следует обратить все внимание уже с точки зрения международного права. <…> Если мы предположим, что охранение культурных сокровищ не вместно большевикам, уже разрушившим столько памятников, то это будет вполне понятно. Но в таком случае мы должны бы были предположить наличность большевиков в составе яп[онских] газет и это было бы совершенно необъяснимо»[33].

От себя отметим, что к 1930 годам советская разведка и контрразведка уже была достаточно профессиональной, еще в 1920-е годы ее агенты внедрялись в наиболее значимые эмигрантские движения, в том числе евразийские круги[34]. Вероятно, входить в состав японской газеты для распространения дезинформации им и не было необходимости, достаточно было вовремя и нужным людям подкинуть нужные сведения. Японским властям распространение этой дезинформации тоже было на руку, они также были не заинтересованы в консолидации русской эмиграции, поэтому цензура легко пропустила в печать материалы, направленные на подрыв авторитета Рериха. Несмотря на протесты самого Рериха и сотрудников культурных организаций в Париже и Америке, клеветнические публикации продолжали появляться в русскоязычных газетах не только в Харбине, но и в Тяньцзине и Пекине.

Кооператив

Параллельно с подготовкой экспедиции в Музее Николая Рериха разрабатывались планы организации сельскохозяйственного кооператива в Маньчжурии с привлечением русских эмигрантов – как прототипов нового общинножития и хозяйствования. Планы составлял брат Н.К. Рериха – В.К. Рерих, агроном по специальности.

Конечно, С. Кургинян не мог не уцепиться за идею Росова о том, что «кооператив» был всего лишь прикрытием планов Рериха по созданию нового государства. Более того, он красочно обрисовывает этот проект на свой вкус (даже Росов не делал таких далеко идущих выводов): «Территория нового государства в его проекте все расширяется. Туда поэтапно вводятся вслед за Внутренней Монголией – Монголия Внешняя (нынешняя МНР). Потом – Синьцзян… <…> Потом – Тибет <…>, и, наконец, Сибирь (Алтай, Калмыкия, Тува и пр.). О мечте Рериха включить в эту страну (страну Майтрейи) еще и Корею, сами корейцы, видимо так и не узнали»[35]. При этом он полагает, что это государство должно было образоваться под протекторатом двух великих держав как поле их сближения: «Американцы вложат в новое государство деньги…Советы накроют его своим военным зонтиком… А потом можно начать на территории такого кондоминиума глубже снюхиваться в том, что касается новых смыслов (новый курс – это новый смысл, большевизм – это новый смысл…)»[36].

Тем не менее, речь шла именно о кооперативе – в архиве Музея Николая Рериха в Нью-Йорке хранятся вполне конкретные бизнес-проекты – с подсчетом сумм, необходимых для первоначальных вложений и перспективной доходности от сельскохозяственной деятельности кооператива.

Уехав из Харбина через Тяньцзин в Пекин Н.К. Рерих констатировал, что от проекта кооператива в Манчжурии приходится отказаться. А затем появились иные возможности, и он с особой настойчивостью начал писать в Америку о новом проекте во Внутренней Монголии, недавно приобретшей автономию. Под ее минеральные богатства планировался займ в 1 100 000 долларов. В этой хозяйственной структуре Рериху отводилась роль главного советника. Уоллес участвовал и в этом деле – искал людей с Уолл-стрит, которым перспектива таких вложений могла бы показаться интересной, судя по переписке, этой идеей серьезно заинтересовался Нейшнал Чейз Банк. Сам Уоллес вложил 3000 долларов в этот проект (но потом отозвал свои деньги). Однако переговоры о займе зашли в тупик. Рерих оказался в затруднительном положении – местные князья «ему говорят, что откроют свои торговые книги, если он удостоверит, что решение ньюйоркцев вполне благоприятно, и открытие торговых книг есть лишь процедура к завершению. С другой стороны, ньюйоркцы сообщают ему, что могут начать рассмотрение, когда торговые книги будут открыты»[37].

Тем временем экспедиция продолжалась своим чередом, второй полевой сезон проходил во Внутренней Монголии весной и летом 1935 года, на этот раз в составе экспедиции помимо Рерихов работали китайские ботаники Янг и Кенг.

Новый мощный всплеск клеветы в СМИ начался 23 июня 1935 г., отзвуки харбинских измышлений были переопубликованы журналистом Джоном Пауэллом в газете «Чикаго Трибьюн». Речь шла о том, что Маньчжурская экспедиция якобы вызвала противодействие со стороны японских властей и монгольских князей, поскольку Рерих вроде как пригласил в штат экспедиции русских казаков, входивших в состав отряда атамана Семенова, вооружив их американскими винтовками. При том, что в статье не было ни слова правды, она, судя по всему, имела международный резонанс, поскольку через два месяца военный атташе майор Филипп Файмонвиль оправил письмо главе военного департамента США о том, что он не может подтвердить или опровергнуть версию военного атташе из Москвы относительно экспедиции Рериха. Согласно этой версии, Юрий Рерих – бывший царский офицер, и в штат экспедиции он набрал бандитов из шайки атамана Семенова. «Этот вооруженный отряд держит путь к Советскому Союзу, якобы как научная экспедиция, но в действительности как отряд сформированный из белых элементов и недовольных монголов»[38].

Как мы помним, между ставкой экспедиции и границами СССР пролегали обширные пустыни Внешней Монголии – более тысячи километров. И Уоллес был прекрасно осведомлен об этом и о том, что в штате экспедиции нет семеновцев. Тем не менее, это письмо, пересланное ему из Госдепартамента, вероятно, стало «последней каплей» для Уоллеса, который к лету 1935 года уже перестал считать Н.К. Рериха своим духовным учителем. И это было не совсем его личное решение.

Дело в том, что среди сотрудников Музея Николая Рериха происходили собственные пертурбации, связанные с «человеческим фактором», который вносил нежелательные коррективы в грандиозные проекты Рерихов. Председатель правления музея, бизнесмен Луис Хорш, его жена Нетти, а также член правления Эстер Лихтман, мало интересовавшиеся Уоллесом, пока он был просто фермером, после его назначения министром всячески старались завязать с ним личные отношения вопреки указаниям Рерихов. И это им удалось. В 1935 году они смогли отодвинуть на второй план Фрэнсис Грант в делах Пакта Рериха и экспедиции и начали утверждать везде и во всем свой личный приоритет.

Предательство в Америке

Кургинян заведомо отметает возможность того, что именно Эстер стала первопричиной охлаждения Уоллеса (и Рузвельта) к Рерихам. По его версии, во всем виноваты либо некие «трансгосударственные», либо «субгосударственные» силы, или то, что Рерихи отдали сведения о переписке с Рузвельтом либо нацистам, либо неким опять же таинственным силам, которые Рузвельта потом смогли этим шантажировать. И выдумывает некое секретное сообщение «доверенных спецслужб, что Рерих – это подстава»[39] (которого нет в рериховских папках архива Библиотеки Рузвельта в Гайд-парке[40]).

Однако факты говорят, что все было значительно проще. Здесь сыграл основополагающую роль тот самый «человеческий фактор», который изначально вносил свои нежелательные коррективы в это сотрудничество.

Эстер Лихтман была одной из ближайших сотрудников Рерихов, которой в какой-то момент захотелось большего – стать главной. Е.И. Рерих так писала об этом ее демарше 1935 года: «Самоутверждение этой особы может пагубно отразиться на делах. Очень уж хочется ей усесться на неподобающее ей место и всюду, где только возможно, намекнуть и выдать себя за непосредственное звено с Первоисточником»[41].

Изначально доверие Е.И. Рерих к Хоршам и Эстер было так велико, что именно им она поручила передавать ее конфиденциальные письма к президенту Рузвельту, в которых она писала о судьбах современного мира. Эти письма передавались лично, из рук в руки. Хотя по письмам Е.И. Рерих отчетливо видно, что связь была двусторонней, документы свидетельствуют, что Рузвельт, в отличие от Уоллеса, не написал Рерихам ни строчки. Президент читал письма, задавал вопросы, получал на них ответы, а Луис Хорш потом направлял Е.И. Рерих подробный отчет о визитах и вопросы президента, на которые сам не смог ответить. Эта и была обратная связь. Имя Рузвельта, естественно, было в отчетах зашифровано. Соответственно, не было и не могло быть никакого «компромата» на президента.

Так продолжалось около полугода (в архиве Библиотеки Рузвельта в его имении в Гайд-парке хранится шесть писем Е.И. Рерих). Одно из писем к Рузвельту Эстер решила дописать – так к нему добавился абзац о значении серебра в мировой экономике, совет несомненно полезный бизнесмену Хоршу. Елена Ивановна возмутилась таким самовольством, а Хорши, «обиженные» на ее суровые слова и вдохновляемые Эстер, посчитали, что прочные и доверительные контакты с Рузвельтом и Уоллесом – гарант их будущего финансового успеха, и Рерихи им больше не нужны.

В результате люди, которые были связующим звеном между Рерихами и самыми значительными персонами в США, решили порвать эту связь, предав своих духовных наставников. А Уоллес и Рузвельт, во-первых, в силу своего положения не имели возможности сноситься с Рерихами напрямую, во-вторых, вполне доверяли тем, с кем они тесно общались достаточно продолжительное время. Кроме того, ходили слухи, что Уоллеса и Хорша связывали еще некие финансовые дела помимо кооперативов в Азии. Можно представить, какой поток наговоров выливался в уши президента и министра в тот период, когда Хорши и Э. Лихтман («трио», как их называли Рерихи) только начинали осуществлять свой план, если и спустя семь лет после разрыва с Рерихами Эстер не упускала возможности сказать гадость в адрес Н.К. Рериха. В частности, она в своих письмах президенту 1942 и 1943 года как бы между делом, но достаточно назойливо повторяет газетные статьи 1935 года и приписывает Рериху чаяния о том, что «Япония захватит Сибирь, и он будет сделан «белым царем»»[42], или сообщает: «Я также прилагаю вырезку из японской газеты [1934 года], которая может заинтересовать вас. Работающий во имя искусства и образования Рерих отправился повидать лорда войны, военного министра»[43].

Конечно, такая массированная информационная атака не могла не привести к ожидаемому результату. И когда спустя полгода после искажения письма Е.И. Рерих к Рузвельту по другим каналам снова пришло ее подлинное письмо, где она подробно описывает ситуацию и коварство своих бывших сотрудников, президент не обратил на него внимания и продолжил общение с «трио». Им был предоставлен карт-бланш на визиты в Белый дом, об этом свидетельствует меморандум от 23 августа 1940 г.: «когда Луис Хорш или Эстер Лихтман позвонят вам, президент согласен видеть их»[44]. Похоже, что «трио» оказывало влияние на американского президента вплоть до его кончины. Не секрет, что Хорши и Эстер Лихтман были евреями, но на агентов «мирового сионизма» они никак не походили, поскольку бизнесмен Хорш был далеко не в числе первых людей с Уолл-стрит. Скорее тут все же играла роль личная симпатия и доверие президента к обаятельной белокурой барышне и ее верным спутникам.

Упущенные возможности

Интересно, что разрыв «трио» с Рерихами сыграл злую шутку с тем, кто меньше всех ожидал обратного удара – с Уоллесом. Начался судебный процесс за Музей Николая Рериха в Нью-Йорке, который Хорши решили прибрать к рукам, присвоив себе незаконным путем львиную долю акций. В этом процессе, судя по всему, немаловажную роль сыграло телефонное право – сам президент был в тесных контактах с Хоршами, и Рерихи потеряли здание. Но в процессе судебных разбирательств адвокаты той и другой стороны получили доступ к документации Музея. По предположению Фрэнсис Грант, именно один из адвокатов, участвовавший в суде против Хорша и потому имевший доступ к архивам Музея Николая Рериха, скопировал письма Уоллеса к Рериху и продал их[45]. Это были те самые письма, где министр обращался к Рериху как Гуру, что по мнению американской общественности было недопустимо для политика. В письмах отнюдь не поднимался вопрос о «втором пришествии Христа, которое произойдет на равнинах Монголии»[46] (тут версия Кургиняна не выдерживает критики, так как все эти письма были опубликованы). В 1940 году они стали козырной картой в политической борьбе республиканцев и демократов, но их публикация была предотвращена путем переговоров и уступок. Так что версия Кургиняна об убийственном компромате на Уоллеса (и тем более на Рузвельта) безосновательна – еще задолго до смещения Уоллеса с должности госсекретаря эта карта была разыграна в американской политике, причем без особого вреда для Уоллеса в то время.

А вот в марте 1948 года, когда Уоллес решил баллотироваться на пост президента США, его письма к Рериху все же были опубликованы в прессе Вестбруком Пеглером и положили конец политической карьере «фермера из Айовы». И сегодняшние историки, пишущие о нем, считают своим долгом в меру своего понимания описать его взаимоотношения с Рерихом, так или иначе смакуя «странность» Уоллеса.

Но ни один из них не поднимает вопрос о том, какие возможности открывались для Америки, если бы она не только подписала, но и реализовала в своей внутренней и внешней политике Пакт Рериха. Никто не говорит о том, какие финансовые и политические перспективы могло бы дать вливание американского капитала в автономную Внутреннюю Монголию. Историю этого сотрудничества можно было бы назвать историей упущенных возможностей – как для США, так и для мира.

* * *

История сотрудничества Рерихов с американскими политическими деятелями закончилась. Кургинян пишет о том, что Рерих «бежит» и «запирается в своем поместье в Индии <…> И одиннадцать лет ведет совсем иной, чем прежде, вид жизни и деятельности»[47]. Но и тут он не прав. Рерихи остались в Индии, но по всему миру продолжалась деятельность организаций, основанных на принципах Пакта Рериха. После событий в Америке, и после писем Уоллеса против Пакта, разосланных им из-за разрыва с Рерихами во все латиноамериканские представительства (оплот движения Пакта), этот международный документ уже вряд ли мог быть поддержан на межгосударственном уровне[48], и, как мы знаем, несметное множество культурных сокровищ в Европе впоследствии пострадало во время Второй мировой войны. Но на общественном уровне работа продолжалась, в нее по прежнему были вовлечены выдающиеся общественные и культурные деятели того времени.

В Гималаях Н.К. Рерих продолжал творить: он пишет картины, литературные очерки, собранные впоследствии как «Листы дневника», письма во все концы света. Масштаб его личности и широкоохватность сфер его деятельности становятся понятны только сейчас. Его живопись несла в мир нездешнюю красоту гималайских высот и иных миров. Его философско-литературное творчество было нравственным врачеванием человечества, пробуждением от сна обыденности и пошлости. Его жизнь была подвигом творца культуры и общественного деятеля. Своими идеями он создавал «историю помимо историков», закладывал те самые вехи, на которых будет строиться гуманистическое общество будущего. Но таким политологам, как Кургинян, увы, такие уровни понимания истории и культуротворчества не доступны.

---