версия для печати
12345678Основное меню

«Циолковский, – писал А.Л. Чижевский, – должен быть сопричастен тем исключительным умам, которые по неясным и непонятным для нас причинам избирают себе высокие цели и сложнейшие проблемы и всецело отдают себя на решение их, отважно преодолевая все препятствия и все преграды, которые встречаются на их пути, и приводят человечество к новым эпохам, к новым эрам в его существовании»[1].

Эти «исключительные умы» избираются самой космической эволюцией, ставящей перед ними определенные цели, над которыми эти умы работают всю жизнь, несмотря на препятствия и тяжелые условия существования в нашем плотном мире. Они несут человечеству новые знания, новое мышление, которые продвигают это человечество вверх по лестнице космической эволюции. Но об этом знают только они сами, и очень редко такая миссия их бывает замечена современниками. В Живой Этике ясно и точно определена роль таких личностей. «Что же представляют собою герои и мученики? В смысле энергетическом они составляют как бы живые вулканы, извергающие напряженные энергии. Действительно, такие напряжения необходимы для эволюции <…> Люди не могут быть без этих ведущих вспышек. Если в Космосе взрывы будут созидательными импульсами, то и взрывы человеческие также нужны для эволюции»[2]. Нет никакого сомнения, что и Циолковский принадлежал к этой когорте, энергетически продвигающей человечество.

Но одним Н.Е. Жуковским дело не ограничилось. Враги изматывали уже пожилого Циолковского, подрывали его здоровье. «Сил осталось мало, – писал Циолковский в 1929 году. – Я все более и более начинаю работы, но не кончаю их»[3]. Судьбе было угодно, чтобы пик борьбы против Циолковского пришелся на последние его годы, когда он уже был стар и немощен. Вот тогда же весьма оживилась деятельность его постоянного врага В.П. Ветчинкина, игравшего значительную роль в кругах, от которых зависело немало в жизни самого Циолковского. Давая характеристики врагов великого ученого, А.Л. Чижевский писал: «…среди них выделялся одни враг – но какой! Враг-ученый, расчетливый, вознесшийся на одну из высоких ступеней иерархической лестницы науки, враг, имеющий степени, звания и ордена <…> Конечно, этот умный и хитрый враг имел нескольких “сочувствующих”, которые ему помогали рассылать анонимки или распространять клеветнические слухи, но и только. В сущности, это была ребяческая забава. Главным делом управлял он сам, но, глядя на него, нельзя было даже подумать, что это и есть тот самый паук, который вьет смертоносную паутину вокруг К.Э. Циолковского. Его рыжеватая бородка, густая седеющая шевелюра, лицо простака, без всякой артистичности, добродушная улыбка, легкая подвижность производили неплохое впечатление простого малого, если бы не глаза – хмурые, скрытые, самонадеянные и злобные глаза, стреляющие без промаха и не знающие жалости. Я хорошо их рассмотрел однажды в 1937 году, когда он сидел в кресле напротив меня в гостиной известного летчика М.М.Г. (Громова. – А.Ч.)»[4].

Таков был Ветчинкин, который не оставил в покое Циолковского и после смерти.

С 1935 года он начал публиковать свои статьи по теории ракеты. Это он расчетливо и планомерно осуществлял идею захвата результатов научной деятельности Циолковского. Видимо, он понимал лучше других, какую золотую жилу в науке представляют труды великого ученого. Ветчинкина не стесняло то, что не он нашел эту жилу и не он ее разрабатывал. Для него это было неважно. Но он не хотел пачкать свои крахмальные манжеты в этом разбое. Он знал, «что такое хорошо и что такое плохо». И он нашел того, кто легко и бездумно осуществил его замысел. Это был некто Ю.В. Кондратюк, работавший в Новосибирске. В 1929 году вышла книга Кондратюка, которая называлась «Завоевание межпланетных пространств». Предисловие к ней написал В.П. Ветчинкин, утверждая, что эта работа представляет собой наиболее полное исследование проблемы и проделана Кондратюком самостоятельно. В предисловии ничего не было сказано о приоритете Циолковского, несмотря на то, что идеи, содержащиеся в книге Кондратюка, принадлежали Циолковскому и были им уже опубликованы. Сам же он был обвинен в плагиате. Золото было похищено темной ночью. Ядовитые семена дали свои всходы. И они оказались долговечными. Еще в 1960 году на стенде АН СССР (ВДНХ) была выставлена книга Кондратюка с аннотацией: «В этой книге автор систематизировал результаты своих многолетних работ в области звездоплавания и дал решение целого ряда новых вопросов»[5]. В 27 томе БСЭ в статье «Межпланетные сообщения» было написано: «Кондратюк разработал теорию реактивного движения, рассмотрел вопросы о топливе для ракеты, о конструкции ракетного двигателя и межпланетной ракеты, об аэронавигации, торможении ракеты атмосферой при спуске на Землю и о конструкции посадочного планера, устройстве станции – спутника Луны»[6]. Энциклопедия освятила воровство, учиненное Ветчинкиным и Кондратюком.

Начиная с 1929 года и в последующие, Ветчинкин организовывал бесплатную рассылку книги Кондратюка заинтересованным лицам. Сначала Циолковский принял эту книгу спокойно. Но человеческое его сердце и нервы едва выдержали этот удар. Чижевский оказался свидетелем этого поистине драматического момента.

« – Ах, лишь бы не умереть теперь, – сказал мне Константин Эдуардович, когда я поднялся к нему в светелку <…>

– Лишь бы не умереть, – твердил он, а сам беспокойно ходил взад и вперед по комнате, мял и расчесывал пальцами бороду.

– Все казалось мне вчера пустяком, – хрипло сказал он, – а вот всю ночь не спал и теперь вижу, что все не так просто и что все это грозит концом <…> Ах, только бы не умереть, а ведь мне семьдесят два года»[7].

В нем во весь голос говорило отчаяние и непереносимая боль человека, у которого украли результаты работы, которой он занимался всю свою жизнь. Украли открыто и дерзко, не посчитавшись ни с чем. Затем, совсем уже успокоившись, он сказал Чижевскому: «…пройдут годы, улягутся страсти, и тогда вы – очевидец всех этих дел – должны будете восстановить мой приоритет, если это понадобится, или рассказать об этих делах в назидание будущим поколениям. Я прошу вас об этом, а я буду спокойно работать и спокойно умру, зная, что вы со временем сделаете то, о чем я вас прошу, – пусть эта просьба будет моим вам завещанием»[8]. И Чижевский, сам находясь в тяжелейшем положении, выполнил все, о чем просил Циолковский.

Еще в 1923 году Константин Эдуардович предчувствовал своей глубочайшей интуицией, по какому пути пойдет на него наступление Ветчинкина. «Надо понять, – говорил он Чижевскому, – что без уничтожения меня и моего имени никакая ракета профессору Ветчинкину не будет выгодна. Даже сотня самых быстрых ракет, даже космических кораблей. Сперва должен быть уничтожен я, отец ракеты, хулою, клеветою, физически – как угодно, но я должен пасть. И только после этого им имеет смысл заниматься ракетами, ибо моя мельница будет остановлена. Психология таких людей мне хорошо известна, а потому я жду удара из-за угла. Разве им дорог русский приоритет, разве им дорога правда-истина, разве им дорога русская наука? На все им наплевать. Это карьеристы. Им дорога их личная карьера – личная жизнь, личное благо»[9]. Через два года после своего переезда в Москву Чижевский нанес очередной визит Циолковскому. Была поздняя осень 1931 года. «Я не видел Константина Эдуардовича около двух лет. Он заметно изменился, постарел, полысел, оглох, уменьшился ростом и с трудом передвигал ноги. Стояла холодная погода, и он мало двигался, проводя большую часть времени в кресле или даже в кровати. Звонкий голос его и смех изменились, стали не похожими на его обычный голос и веселую усмешку»[10]. В самом же доме как будто ничего не изменилось. Александр Леонидович внимательно разглядывал комнату, где сидел Циолковский. «Те же полки на стенах, шкаф, письменный стол и рукописи. Те же недостатки и недоделки. Но мне показалось, – вспоминал Чижевский, – все это еще беднее, чем было раньше, – беднее, скромнее и жальче. Теперь не было того благодушия, которое чувствовалось во всем раньше. Все было не то. Чего-то мне недоставало! Чего? Это я понял позже: не хватало того, что ушло из существа самого хозяина дома – Константина Эдуардовича. Глядя на него, я увидел, что ушло очень много за это время, так много изменилось в нем самом, что мне стало грустно и глаза мои увлажнились: жизнь моего старого друга шла под уклон»[11].

Чижевский провел у Константина Эдуардовича несколько часов. Прощаясь, Циолковский сказал: «Крепитесь! Я благословляю вас на бой с врагами научного прогресса!»[12] Он хорошо понимал, что Чижевскому грозят испытания потруднее его собственных…

Борьба против врагов – это одно. Несогласие с близкими и родными – другое. Неизвестно, что было хуже. От такого несогласия Константин Эдуардович страдал сильнее, чем от вражеских выпадов.

« – Ты – неудачник во всем! – говорили ему. – Смотри: все умеют зарабатывать деньги и жить. А ты хочешь хватать звезды с неба, а не умеешь заработать лишней копейки. Ты хочешь облагодетельствовать человечество, а оно плюет тебе в лицо.

Обычно Константин Эдуардович обращал такие атаки в шутку, но это ему удавалось не всегда.

– Ты смеешься?.. Это – не умно. “Благодарное” человечество не пощадит ни тебя, ни твоих трудов, ни твоей семьи.

– Неверно… – протестовал Константин Эдуардович. – Мои труды будут жить!

Но его перебивали:

– А семья дохнет с голоду. Что лучше, что хуже? Ты – эгоист, самый неисправимый эгоист, а думаешь о себе, что ты – великий человек.

– О себе я ничего не думаю. Зачем ты так обижаешь меня? Это – нехорошо, – защищался он, – разве я когда-нибудь говорил что-либо подобное? Я совсем не великий человек, я – неудачник, самый обыкновенный неудачник. Таким людям лучше бы не жить, но раз живешь, то приходится терпеть попреки.

– Поменьше бы издавался и тратил деньги на типографии.

– Но смысл жизни! Ты пойми, в чем был бы для меня смысл жизни?

– Ах, я знаю. Смысл жизни – в расходах на издание твоих брошюр.

– Опомнись, что ты говоришь: “в расходах на издание”. В этом вообще нет никакого смысла жизни. Смысл жизни – в идеях, которые я должен донести до человечества.

– Опять человечество. Да плевать ему на твой смысл жизни, на твои забракованные всеми дирижабли и несуществующие ракеты. Все это фантазии, но ты не Жюль Верн. Тот, по крайней мере, сколотил себе состояние, а ты пускаешь семью по миру, довел сына до самоубийства.

– Что ты! Опомнись, при чем тут я? Стыдись так лгать на человека. Ты готов свалить все беды на мою голову…

– Прав я или не прав? – думал К.Э. Циолковский. – Я – эгоист, я не умею зарабатывать деньги, я народил семью неудачников, таких же, как я сам, сын кончил самоубийством, дети болеют… Но отказаться от дела своей жизни я не могу, не имею морального права. А существует ли такое “нравственное право”? Может быть, во мне говорит мой эгоизм, мое себялюбие?

Перебранки такого рода разъедали его душу, его тело, оскорбляли в нем ученого, ищущего человека, жертвовавшего всем во имя идеи, столь важной для человечества»[13].

И только одна Варвара Евграфовна не участвовала в этих баталиях. Она или осуждающе смотрела на нападавших на Константина Эдуардовича, или же уходила куда-нибудь, пережидая в другом месте конца «сражения».

«…Да не унывает, да не падает духом отважный искатель истины! писал -Чижевский. – Пусть грозы и бури проносятся над его обездоленной головой. Пусть он голодает, пусть его локти, колени и сапоги в заплатах! Он всегда находится в самом избранном, самом изысканном обществе, перед которым тускнеет общество всех владык, всех императоров, королей и президентов. Его участь делят с ним великие вожди науки, которые уже прошли через строй тех же жизненных испытаний и теперь спокойно говорят ему: “Ты стоишь на верном пути! Не сдавайся! Борись так же, как боролись и мы, – до самой смерти! Твоя борьба – твой долг перед родиной и человечеством. Стой на своем посту до конца!”»[14]. Александр Леонидович Чижевский имел полное право сказать такие слова. Ибо и он, как и Циолковский, принадлежал к этому самому избранному и самому изысканному обществу вождей науки и прошел свой крестный путь, назначенный ему его нелегкой судьбой.

Константин Эдуардович имел ряд уникальных особенностей, которые отличали его от различного рода коллег. Если они постигали Космос теоретически, то Циолковский нес его в глубинах своего внутреннего мира, что позволяло ему проникаться Космосом и чувствовать его всем своим существом. Космос был как бы его частью, его мироощущением. Он был связан с ним не только информацией, но и образами, которые он черпал в его глубинах и переносил в земную действительность. Придет время, и эти космические картины, которые возникали в его воображении, будут подтверждены теми, кто проникнет в бездонные и беспредельные глубины Мироздания. Его космические зарисовки охватывали огромное пространство, начиная от картины Вселенной с ее процессами творения и разрушения и кончая картиной, которую космонавт наблюдает из космической ракеты. В эфирной пустоте, отмечает Циолковский, вечно светит Солнце. «Не затемняется оно облаками, не темнеет небо от туч, нет ночи, нет ни восхода, ни заката, ни зари, ни ослабления его света, ни усиления. Только повернувшись к нему спиной, мы его не видим. Тогда, в первый момент, кромешная тьма нас окружает. Мы совсем, совсем ничего не различаем, кроме невообразимого мрака. Но понемногу зрачок расширяется, глаз привыкает к тьме. Мы замечаем свечение собственного нашего тела; в тонких местах розовое, в более толстых – темно-красное. Затем мы видим кругом сферу с бесчисленными звездами. Сначала открываются только крупные звезды, потом они становятся ярче и появляются новые звезды; вот их больше и больше, наконец они серебряною пылью застилают все небо. Их так много, как мы никогда не видели на Земле. Там воздух мешал их видеть, распылял и уничтожал их свет. Здесь они кажутся совершенно неподвижными точками, не мигающими и не мерцающими, как на Земле. Они большею частью серебряные. Но, вглядываясь, видим звезды всевозможных цветов и оттенков, однако большинство серебряных. Фон черный, – черное как сажа поле с рассеянными кругом звездами всяких яркостей. Более яркие кажутся крупней. Иные сливаются в серебряную пыль, в туманное облако. Голубизны небес нигде не видно. Всюду однообразная чернота, – траур без всяких оттенков. Нет глубокой синевы, близкой к черноте, нет ни голубизны, ни млечного вида горизонта»[15]. И еще: «Обратимся же ко вселенной. В бесконечном ее пространстве мы видим бесконечное число солнц. Каждое солнце есть великий источник силы и жизни на многие миллионы лет. Каждое солнце окружено сотнями планет или земель, число которых еще бесконечнее, чем число солнц. Одни из них угасают, другие восстают из туманностей, зарождаются из эфира. И так шло в течение бесконечных времен. Рождение, падение, новое восстановление… Протекли бесконечные времена, но не угас мир, а цветет по-прежнему; так и всегда он цвел и будет цвести. Цветы его – бесчисленные солнца, планеты и жизнь на них. Замирает жизнь, проходит во сне, в усыплении, но снова встает, снова возникает. Материя содержит бессмертную сущность, бессмертный дух, вечно возникающий, никогда не умирающий, распространенный по всей бездне вселенной»[16].

А вот описание того, что наблюдает космонавт из ракеты. Зарисовка эта сделана не позднее начала XX века.

«Между тем фаза Земли все уменьшалась, а граница тени и света давала все более и более громадные косые тени гор и возвышенностей. Казалось, звезды быстро движутся и падают на Землю, как будто ложатся на зубчатые освещенные края Земли, падают десятками, сотнями и тысячами: такую огромную часть неба занимает Земля, и так их тут видно много в пустоте. С другой стороны Земли, где чуть виднеется темная ее часть с громадными зубцами теней от заходящего Солнца, звезды как будто рождаются неизвестно откуда: на самом деле они выступают из заслоняющей их темной части Земли и становятся видимыми»[17]. И далее: «Так как было сравнительно темно, то звезд было видно на противоположной половине неба гораздо больше. Они, как снег, продолжали сыпаться в этот океан зари; с противоположной же стороны багрового кольца они вылетали бесчисленными искрами фейерверка. Но свет кольца с одной стороны слабел, а с другой разгорался, меняя оттенки. Не прошло и 17 минут, как выглянула полоска Солнца; все засверкало, заря потускнела, и через 9 секунд во всем величии выглянуло полное Солнце. Все почти ослепли от света»[18].

Трудно сказать, в какой части ближнего Космоса наблюдается такая картина. Это могут подтвердить или опровергнуть космонавты, побывавшие на таких высотах. Одно только можно утверждать – эффект присутствия в каждой такой зарисовке Циолковского поражает и восхищает. Создается впечатление, что Константин Эдуардович воочию видел то, о чем писал, что он путешествовал по Космосу, посещал его самые таинственные уголки и миры иных состояний материи. Мы знаем случаи, когда человек, физически не присутствовавший в каком-либо месте, мог его точно описать или изобразить на бумаге или полотне[19]. Такого рода феномен мог произойти лишь в духовном познавательном процессе высокоразвитого человека. Полагаю, что Циолковский был именно таким. Эволюция одарила его способностью познать визуально то пространство, которое он научно изучал. В нем глубоко жило духовное чувство Мироздания и неизвестных сил, в нем действующих. Он хорошо понимал, что есть и другие пути познания реальности, кроме эмпирической науки. И осознание этого ему помогало в его открытиях и достижениях в области науки о Космосе и в его философских размышлениях.

«Я видел и в своей жизни, – писал он, – судьбу, руководство высших сил. С чисто материальным взглядом на вещи мешалось что-то таинственное, вера в какие-то непостижимые силы, связанные с Христом и Первопричиной. Я жаждал этого таинственного. Мне казалось, что оно меня может удержать от отчаяния и дать энергию. Я пожелал в доказательство видеть облака в виде простой фигуры, креста или человека. Желал, думал и забыл. Прошло, вероятно, несколько недель. Мы переехали на другую квартиру <…> Я часто там сиживал на крыльце, на дворе, думал и смотрел в облака. Интересовался направлением ветра, погодою и т.д. Вдруг вижу в южной стороне, не очень высоко над горизонтом, облако в виде очень правильного четырехконечного креста. Форма была так правильна, что я очень удивился <…> Долго я следил за облаком, и форма его сохранялась. Затем мне это надоело, и я стал смотреть по сторонам или задумался (не помню). Только немного погодя опять взглянул в ту же сторону. Теперь я был не менее удивлен, так как видел облако в форме человека. Фигура была отдаленная, ясно были видны руки, ноги, туловище и голова. Фигура тоже правильная, безукоризненная (как вырезанная грубо из бумаги) <…> Это было, должно быть, в 1885 г. весной (на 28-м году от рождения) <…> Это странное явление в связи с моими предыдущими мыслями и настроениями имело громадное влияние на всю мою последующую жизнь: я всегда помнил, что есть что-то неразгаданное, что Галилейский учитель и сейчас живет и имеет значение и оказывает влияние до сих пор <…> Несмотря на то, что я был проникнут современными мне взглядами, чистым научным духом, материализмом, во мне одновременно уживалось и смутно шевелилось еще что-то непонятное. Это было сознание неполноты науки, возможность ошибки и человеческой ограниченности, весьма далекой от истинного положения вещей. Она осталась и теперь и даже растет с годами»[20].

---

Примечания

12345678Основное меню